Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью

Запомнилась смерть Сталина. Весь детский сад (в Молотове) был торжественно построен на втором этаже в актовом зале, где обычно ставили новогоднюю елку. Так началась траурная линейка. Смысл происходящего нам был все-таки непонятен. Мои детские мысли крутились о том, кто будет новым вождем. Я – парадокс – в детском саду знал в лицо и по фамилиям всю верхушку: Вячеслав Михайлович Молотов, Лаврентий Павлович Берия, Никита Сергеевич Хрущев… но мои симпатии явно склонялись в пользу Булганина. Мне так нравилась его аккуратная мягкая бородка. Пусть будет Николай Александрович Булганин, думал я, стоя в траурном ряду и пытаясь нахохлиться скорбью… Тут самый главный секрет этого дня: дело в том, что утром, когда мы пили чай, я заметил, что если мама в слезах, то отец ни капельки не огорчен. О, я хорошо знал его характер. Что ж, раз отец невозмутим, я тоже буду вести себя так же. Между тем, еще один парадокс, я втайне считал, что мой отец и Сталин похожи, и про себя этим фактом был приятно взволнован. Разумеется, между ними не было никакого сходства, привожу этот факт как пример тогдашней паранойи» (А. К. Интервью 6. Личный архив автора).

«Самые детские – назначение на ответственные посты: главного в октябрятской звездочке и председателя совета пионерской дружины» (Л. И. Интервью 7. Личный архив автора).

«5 марта 1953 года рыдаю, стоя в пижамке на постели под радиоприемником. Единственная в семье – родители утешали» (О. К. Интервью 8. Личный архив автора).

«Чомбе. Плохой человек, Очень плохой. Я помню это слово с дошкольного возраста. Кажется, дело было в Конго, то ли Леопольдвиль, то ли Браззавиль. Да, я это помню еще с тех времен, когда один из этих „виллей“ не переименовался в Киншасу» (М. С. Интервью 9. Личный архив автора).

«Ранние впечатления – это 1968 год: ввод войск в Чехословакию. Мне было 5 лет. Помню, как отец и бабушкин муж (отчим отца) ругали Советский Союз. Но это совсем ранние, а вот уже такие политические события, как 24 съезд КПСС, высылка Солженицына впервые заставили меня думать о политике, и о том, кто я. 1971—1974 годы, мне 8—11 лет. Да, и еще хоккейные матчи СССР – НХЛ, когда папа и бабушка болели за канадцев» (Л. С. Интервью 10. Личный архив автора).

«Идеологическая сфера «толкнула» впервые когда нас принимали в октябрята, я думаю. У нас учительница младших классов была старушка, мы были ее последним классом. Сталинистка, разумеется, советская до мозга костей, долго нас идеологически готовила стать помощниками Ленина и тому подобное. Я мало что тогда прочувствовала, но образ Ольги Терентьевны намертво связался с первым образом осознанно советского. Помню как вспышку самосознания свою недоверчивую реакцию на ее рассказ – по-моему, по поводу Ваньки Жукова, что до революции детей не называли Петя или Ваня, а только так: Петька, Ванька… Меня бабка с первого этажа нашего подъезда называла «Анькя», и мне было совершенно ясно, что революция тут ни при чем.

А слово «коммунист» часто звучало в нашей семье, когда родители ссорились, по совсем неожиданным поводам. Мама, чтобы призвать отца к нормам жизни, в том числе и сексуальной, которые она считала правильными, кричала или шипела: «Ты ж коммунист!». Когда мы с сестрой подросли и, как два Хама, обсуждали жизнь родителей, вместо того чтобы стыдливо прикрыть их наготу, она (старше на 6 лет) рассказала мне, что папа требовал разнообразия, а мама считала единственно возможной миссионерскую позу, что и обсуждала с ней (ища у взрослой дочери поддержки) и со своей старшей сестрой, которая изумлялась: какой развратник, мой Коля – ни-ни… А «коммунист» выскакивал, как черт из табакерки, по поводу и без повода, потому что папу в партию приняли, а маму нет» (А. К. Интервью 11. Личный архив автора).

Сама я помню трагифарсовый «политический» случай. Лет пяти я испугалась, услышав, что мама с папой подали документы на поездку в Париж. Я знала, что такое Париж. Страшное место! Там голод и холод. Там умирают люди. Там в ледяной каморке замерзла женщина. К ней, мертвой, жался ее малюсенький ребеночек. На них кинулись крысы и …съели. Откуда мне был известен этот познавательный сюжет, не помню. Наверное, из радиопередачи: радио всегда было включено. «Не надо в Париж! – заплакала я. – Там крысы едят людей!» Мама и папа ответили, со смущением и запинкой, что в Париже случается, конечно, такая беда, но советских туристов она не коснется. К огорчению родителей и к моей радости, их не пустили. Однако в голове у дурочки щелкнуло. И очень внятно.

Глава 1.Зловещая родня

Он войдет, и люди встанут, и ура и славу грянут, своего узнав отца.

Это он, народный гений, нас ведет, как вел нас Ленин…

Любовь к великому Ленину зарождается в ребенке с самого раннего возраста

Любовь к вождям была идейной, моральной и патриотической обязанностью советского ребенка. Как в реальности дети относились к этим сакральным образам и персонам, думали о них или нет, а если думали, то что именно, – все это оставалось тайной.

§1. Так называемая любовь

Повесть Эсфири Эмден «Школьный год Марины Петровой» в советское время выходила семью изданиями. Первое в 1952, седьмое в 1970 году.

Эмден – писательница опытная и талантливая, текст отнюдь не лишен достоинств. Назидательное сочинение строится по соцреалистическому канону «производственного романа» с поправками «для среднего школьного возраста». Двенадцатилетняя Марина учится в музыкальной школе при Московской консерватории. Действие начинается 1 сентября 1949 года. Все то, что относится к технологической составляющей музыкального «производства», изображено подробно и с увлечением. Маленький читатель много узнает о музыке и композиторах, о скрипке и фортепиано, о сольной и оркестровой игре. Александр Блок как-то обмолвился, что любит «питательные» произведения. Повесть несомненно «питательная», познавательная. В одном случае, пожалуй, и больше того. Автор изображает первую попытку одаренной девочки сочинить что-то свое. Образцом послужил, по-видимому, знаменитый эпизод с белым и розовым боярышником из романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени»: цветущая изгородь вдоль дороги вызывает у мальчика непонятное ему чувство и желание – «разгадать» боярышник, слиться с его ритмом. В повести такое же чувство вызывает у девочки снегопад, заснеженные крыши, приглушенные звуки города. Она берет скрипку, начинает играть любимый концерт, а потом с недоумением слышит, что играет что-то совсем другое: тихо идет снег, доносится далекий паровозный гудок, скрипят санки. Она записывает в нотной тетради то, что получилось, и опять испытывает непонятное чувство: ей очень хочется поделиться «песней», но в этой музыке что-то настолько личное, из самой глубины сердца, что она даже маме не решается показать.

И Марина дарит свою песню – угадайте кому. Совершенно верно – Сталину. Жизнь Марины, и всей школы, и всей страны устремлена к юбилею вождя. Марине доверяют ответственное пионерское поручение – поговорить о любимом вожде с октябрятами. Она очень волнуется, но разговор проходит замечательно: «Товарищу Сталину исполнится семьдесят лет. Товарищ Сталин сделал наш народ счастливым» (Э. Эмден. Школьный год Марины Петровой. – М.: Детгиз, 1952, с. 126). Горячая любовь пионерки к товарищу Сталину вдохновляет малышей дарить вождю «самое дорогое». Глава так и называется – «Самое дорогое». Марина ликует: «как хорошо, что ребята готовят Сталину подарки!» (с. 125). Во всех классах проходят сборы пионерских отрядов. Вожатые рассказывают ребятам, что товарищу Сталину семьдесят лет, что он сделал наш народ счастливым: «затаив дыхание, пионеры…» (с. 136). А впереди у детей огромная радость – сбор пионерской дружины, «самый лучший, самый торжественный и интересный. Потому что он будет посвящен товарищу Сталину» (с. 125). Торжественному сбору отведено три объемные главы. «Над большим портретом товарища Сталина, во всю длину эстрады, алое полотнище. На нем ясная белая надпись: спасибо великому Сталину за наше счастливое детство!» (с. 137). Говоря трезво, на сборе дружины героиня – а вместе с ней и читатель – в третий раз слышит то, что октябрята слышали от нее, а пионеры – от вожатой. Автор долго изображает восторг собравшихся – детей и взрослых. Наконец, зал в едином порыве встает и поет «Песню о Сталине».

По соцреалистическим правилам производственный роман должен завершиться высшей наградой труженику – встречей с вождем. Так и происходит: Марина, упорно работавшая и с честью преодолевшая трудности, видит вождя на трибуне мавзолея во время первомайской демонстрации. Счастливая пионерка пишет в дневнике: «Впереди несли большой портрет товарища Сталина. Мы шли не очень близко к трибуне. И все-таки я видела товарища Сталина! Он махал рукой – нам всем!» (с. 202).